Владимир Михайлович уже почти три месяца работал киоскером «Роспечати». Работа ему нравилась, несмотря на более чем скромную зарплату. Обязанности были несложными, с утра до вечера он был на людях, но в тоже время оставался отгороженным от них стеклом киоска, что было оптимальным вариантом для его нынешнего бытия.
Три месяца назад Владимир Михайлович проводил в последний путь свою любимую и единственную супругу, полностью посвятив ей два года своей жизни. До трагедии в семье, до того момента, как прозвучал страшный приговор: неоперабельная онкология, Владимир Михайлович занимал значительный пост в городской мэрии, был человеком системы, и в этой системе значился на хорошем счету. Но, когда узнал о диагнозе Алевтины, принял единственное верное для себя решение – уйти с работы, стать для нее и сиделкой и собеседником, и спасателем. И ни разу за два года об этом не пожалел. Ему даже казалось, что именно эти два года угасания супруги стали самыми значимыми в его жизни, они переформатировали его самого, открыли какую-то ясность, указали правильные ориентиры.
Только невыносимость оставаться одному в пустой квартире заставила Владимира Михайловича пойти работать киоскером, да и надо было куда-то приткнуться, ведь до пенсии оставалась еще пара лет без учета того, что накинуло государство. В его нынешней работе ему нравилось все, кроме расположения киоска, он находился на центральной улице города, и время от времени кто-то из бывших знакомых подходил купить блокнот, календарь или авторучку и, узнавая в киоскере бывшего «начальника», застывал в изумлении. Некоторые даже не стеснялись спрашивать, как Владимир Михайлович докатился до жизни такой. А объяснять свое «падение» никому не хотелось.
Никому не хотелось рассказывать, что его не раз и не два звали вернуться на работу, пусть и не на тот высокий пост, что он занимал перед уходом, но все же. Возможность вернуться вновь в систему, став ее «винтиком», была. Он отказывался, отнекивался, как мог. И даже один раз позволил себе объяснить, почему он не может все начать сначала.
- У меня три важных органа атрофировались, - поделился Владимир Михайлович с человеком, который некогда значился даже другом, хоть и ходил в его подчиненных.
- Не говори загадками, если сам болен, так скажи, - отозвался друг, приехавший сватать Владимира Михайловича в свои замы.
- Никаких загадок. У меня атрофировались язык, шея и палец, а без них в системе работать не получится, - разоткровенничался Владимир Михайлович, - Без умелого языка, как я буду облизывать вышестоящее начальство и обалтывать население? Если коротким стал указательный палец, как я буду руководить своими подчиненными? Надо же и указывать, и грозить, и посылать по направлению, сам знаешь.
- А шея тут причем? – не выдержал его бывший соратник.
- А шея потеряла былую гибкость. Без этого в системе никак не сработаться, надо постоянно оборачиваться назад, чтобы успеть заметить, не подсиживает ли кто тебя, и по сторонам вертеть, а вдруг со стороны конкурента возьмут, и низко кланяться в случае приезда начальства – без гибкой шеи не сработаться.
- И что же у тебя взамен атрофированного развилось? Говорят, когда что-то угасает, то другое начинает лучше работать,- попытался съязвить бывший сослуживец.
- Сердце, сердце стало зорче, - спокойно ответили Владимир Михайлович и встал со стула, давая понять, что разговор окончен.
- Алевтина тебя сгубила, ты все поставил на карту из-за какой-то немыслимой любви к ней, - уже на ходу бросил друг и поспешил к выходу, провожаемый сочувственным взглядом Владимира Михайловича.
«Шея, палец, язык – это он сейчас и обо мне, обо всех нас. На систему, сморчок, замахнулся! Посмотрим, как ты без нас выруливать будешь на копеечную зарплату в своем киоске. В жизнь к этой «стекляшке» больше не подойду. Любовь у него, видите ли, была, все для жены. Старый маразматик!», - лихорадочно думал чиновник, направляя свой автомобиль к дому любовницы.
Киоск «Роспечати» работал на многолюдной улице в обычном режиме.
Свежие комментарии